9:46, 29 марта 2016 tutitam
Альфред Кох: Любой разумный человек вам скажет, что нужно валить куда глаза глядят
Игорь Свинаренко специально для ТУТиТАМ поговорил с репрессированным эмигрантом Альфредом Кохом о его писательских планах, германской норме прибыли в 5% и моcковском снобизме
Фото: Alik Kokh/facebook
Не далее как в 1984 году замыслил я побег из Совка. Уже все было готово: я записался в тургруппу Союза Журналистов (Франция-Португалия), а в Париже по плану пошел в ментовку и просил политического убежища. Работать я собирался идти к Анатолию Гладилину на «Радио Свобода» (корректировать редакционную политику). Меня огорчало, что там был перекос в сторону междусобойчика. Интонация была: «Ну, чего еще можно ожидать от кремлевских дебилов? Ждем когда рухнет кровавый режим партийных козлов!» (Ничего не напоминает?). А по мне так, надо было вещать на более широкую аудиторию: не только на рефьюзников, политзеков и самиздатчиков, но и на тех, кто сомневается и задает вопросы.
Однако ж чекисты не выпустили меня. Не то, чтоб разоблачили мой план, а просто подстраховались: зачем пускать на Запад беспартийного пьющего бабника, который изводит подъёбками знакомых аппаратчиков? (Через какое-то время те же самые мудаки не пустили меня в Афган репортером: думали, сбегу к моджахедам?). Короче, «Радио Свобода» обошлось без моих советов, а режим — вы будете смеяться — таки рухнул, чтоб он был здоров.
Ну а сейчас — новая постановка старой пьесы. Для тупых, которые с первого раза не сообразили. Про избиение диссидентов с последующим сжиганием партбилетов охранителями. Нет, нового плана бегства в Париж у меня нет: прошла охота к перемене мест. Да и надо будет — везде найдут, везде достанут. Или, наоборот, оставят в покое. Если что, это я не про человеческую активность (бери выше!) Но опять мне кажется, что стиль междусобойчика актуален: белые дебатируют со своими, а красные перемигиваются друг с другом и с коричневыми. Но на этот раз я уж не надеюсь, что стороны найдут общий язык. Поздно.
Однако ж, предлагаемое интервью мы с моим старым товарищем и соавтором Альфредом Кохом все-таки сделали. Много чего мы понаписали за время знакомства! Первая книга наша называлась «Ящик водки»: мы ее сочиняли-таки часто под водку, или, бывало, под пиво с воблой. А еще у нас, авторов журнала «Медведь», было заведено обсуждать тексты в богатом новиковском ресторане: он, я, Лера Новодворская. Как сейчас помню, когда выпивали с Борей Немцовым под чебуреки, он ел только мясную начинку, а тесто откидывал в сторону, борясь за здоровый образ жизни и раздельное питание. Иных уж нет, а те далече. Что касается моего соавтора, то он Там, я Тут... Жизнь раскидала.
— Давно не брали мы в руки шашек! Так-то порознь берем, но каждый сочиняет свое. А я вспомнил «Ящик водки». Как бы то ни было, а вошла книжка в историю литературы. Читали не все, но уж слышали. Я вспомнил, как один наш с тобой знакомый олигарх требовал продолжения: типа зря мы остановились на 2001-м (а у нас же и бонус был, мы и 2002 год описали) — надо дальше писать, ведь там столько было интересного, когда Путин стал разворачиваться! Я ему говорю: если ты уверен, что надо дальше писать, так давай мы с тобой во всех подробностях обсудим новую эпоху и напишем книжку! Он молниеносно отказался…
Настало время нам исполнить что-то в четыре руки. Инфоповод тем более есть: ты опять репрессирован (заочно, правда) и снова в эмиграции (на этот раз — во взрослой, ведь прошлые были больше в шутку). Прежде чем приступить к делу о контрабанде, давай мы коротенько минут на 40 расскажем о твоей счастливой эмигрантской жизни в Бундесе, о которой мечтают миллионы людей. Или ты не в эмиграции? Ты ж — немец, живешь на родине, ушел из нашего православия в ихнее лютеранство… Хорошо вам, полукровкам! Жалеешь, что раньше не уехал?
— Нет, не жалею. Я вообще мало, о чем жалею в своей жизни. Жалко, как говорится, у пчелки в жопке. Ты же знаешь: я не собирался эмигрировать. Мне нравилось жить в России. Это моя страна и по языку, и по культуре. Но тут эта «уголовка»… То есть решение было принято за меня и без меня.
А что касается Германии… Ты знаешь… Вот помнишь мою квартиру в Питере? Типа город моей молодости, воспоминания, старые друзья и т.д. То есть я всегда понимал: если меня Москва отвергнет, то всегда есть Питер. Он мой, он меня не предаст, я всегда могу вернуться туда. Поэтому я всегда держал квартиру в Питере.
Вот и с Германией также. Я как немец-полукровка всегда (сколько себя помню) думал так: вот где-то там, далеко (в советское время это была полумифическая страна из сказок братьев Гримм), есть земля моих предков. Где я всегда могу укрыться. Где я — свой. Неважно, что реально меня здесь считают русским. Однако, я — свой русский. Это мой Израиль. Может только евреи понимают меня в этом вопросе…
Германия — как дополнительная опция. Она есть. Она всегда с тобой. Она никуда не денется и в нужное время подставит плечо, а ты сможешь спокойно опереться на эту силу: она тебя защитит. Это очень важно для человека. В любом возрасте.
Поэтому у меня не было никаких раздумий по поводу страны, хотя у меня была возможность и в Штаты уехать. Но нет. Только Германия. Здесь я в своей тарелке. Многое здесь мне непривычно и многое удивляет до сих пор, но это понятная непривычность, которая меня не тяготит.
Во всяком случае перспектива здесь умереть меня не пугает. Она абсолютно органична и даже, в каком-то смысле, закономерна. И то, что мой сын вырастет немцем (уже настоящим), тоже мне кажется правильным и справедливым.
— Очень важный попутный вопрос. Щас некоторые проснулись и начинают думать про отъезд: пытаются распродать недвижимость, а цены уж не те. Ты, однако, успел, так? То есть надо смотреть, что делаешь ты и повторять. В этом смысле: какие у тебя сейчас финансовые рекомендации?
— Ну, не то что бы я финансовый гуру… Не преувеличивай! Я продал свою недвижимость не на пике рынка. Но, конечно, по сравнению с нынешними ценами я хорошо отделался. Даже с небольшой прибылью. Но это не повод давать другим какие-то рекомендации. Я едва ноги унес! Какие уж тут рекомендации…
Стратегически в России сейчас нет бизнеса: коммодитиз в заднице, банки валятся, недвижимость лежит, потребительский спрос упал… Остается только дербанить бюджет. Но это бизнес ограниченного круга допущенных до кормушки лиц. Соответственно, сегодня любой разумный человек вам скажет, что нужно откэшиться и валить куда глаза глядят. Но я к вам с советами не лезу. Пусть каждый решает сам.
— Ты перевел бизнес в Германию. Вот расскажи: у них там все, как у нас, или иначе? Тоже получают 200 процентов прибыли? Как ты там зарабатываешь, если не секрет?
— Нет. Маржа 5% считается достойной. Из-за нее можно покорячиться. Чем ведение бизнеса в Германии отличается от ведения бизнеса в России? Первое, что бросается в глаза: нет государства! Вообще. Никакого государства я не чувствую. В налоговой сидят какие-то ангелы: сейчас я сдаю отчет за 2013 год! И это нормально: куда торопиться? Человеку нужно все подсчитать! Пожнадзор, санэпидстанция, менты — я их не видел ни разу! Ни, факинг, разу ни в одной из своих гостиниц или доходных домов за 10 лет бизнеса. Они, конечно, существуют. Но вообще не показываются: только если позовешь, или случиться какая-нибудь авария.
В Германии чиновник взяток не берет. Я даже ни разу не слышал об этом. В этом есть определенное неудобство. Вот, например, я пытаюсь получить разрешение на новое строительство или реконструкцию. Я знаю, что я его рано или поздно получу: все мои документы в порядке, проект — нормальный, почему нет? И чиновник — тоже. Но он мурыжит меня месяцами! Смотрит, смотрит, тянет… В России бы дал на лапу и давно уже строил. А в Германии нужно ждать. Ускорить невозможно. Никак. Чиновник медленно ползет к результату.
То же самое с судами. Первым делом судья предлагает мировое соглашение. Ты на дыбы: какое мировое? Он у меня деньги украл! Как простить ему 50%? Вы в своем уме? «Ах, нет? — отвечает судья. — Ну, тогда мы будем смотреть материалы дела. Приходите через годик…». Немая сцена…
То есть вот это отсутствие государства — к нему нужно привыкнуть. Оно, с одной стороны, очень удобно, а с другой — непривычно. То есть нужно аккуратно подходить к выбору партнеров, внимательно читать договора, получать правильные гарантии и т.д. Это все очень важно, когда государство не лезет в каждую дырку, а предоставляет тебя самому себе и стихии рынка…
— Первая твоя («маленькая») эмиграция была в Нью-Йорк. Ты еще оттуда (кажется, бухой) дал интервью, в котором рассказал, что Россия — сырьевой придаток Запада, что она никому не нужна, без нее обойдутся. Еще у тебя по этому поводу была бурная полемика с Минкиным. Тогда тебя за что форшмачили? За дело писателей? Тогда ты еще не вступил в СП (куда тебе рекомендацию дала сама Римма Казакова, а вторую — сам я), и писатель ты был в кавычках.
Как там протекала жизнь? Помнишь, в «Ящике» мы вспоминали, что к тебе применили амнистию, после того как Лужков, желая помочь, наградил тебя медалью за 850-летие Москвы. А щас некому и вступиться из русских начальников, да?
— Да не был я бухой. Если только слегка с похмелья. Я накануне того интервью был в «Русском Самоваре» у Ромы Каплана, нашего с тобой товарища. Но я тогда был злой как собака, и отсюда вся страсть моего спича… А форшмачили меня тогда за «Связинвест». И Минкин, и все остальные… Что не продал его Гусинскому за меньшие деньги, а продал Соросу — за большие…
А про медаль: да, Юрий Михайлович был самостоятельный мужчина. Мог позволить себе такую вольность. Поэтому он теперь мой сосед. В австрийском Кицбуэле обитает… Мы, правда, с ним еще не виделись. Хотя и живем в сорока минутах езды друг от друга…
— Кстати, у меня создалось впечатление, что без меня, в одинаре, ты пишешь хуже, чем дуэтом. Мы с тобой в паре выступали искрометно, весело, стебались над всем, а щас ты пишешь сурово и угрюмо. Тогда мы и про водку, и про баб говорили, и про литературу, и про искусства, и про путешествия, и про случаи из жизни, а щас у тебя только пафос обличения. Типа в РФ кровавый режим, и пусть всем там будет хуево. Чем хуже — тем лучше. Помню, ты даже Ленина цитировал где-то: честный человек должен желать поражения своей стране. Однако ж, Ленин хуево кончил. Наши с тобой общие знакомые, которые в Москве, считают, что ты уж слишком мрачен и недобр.
— Пошли их на хер, наших общих знакомых. Как хочу, так и пишу. Не вижу причин для щенячьих радостей, вот и пишу мрачно. Если они видят, то пусть и пишут радостно и весело, как Прилепин с Шаргуновым. Как говорится в старом анекдоте: сейчас их сдача. Вот когда будет моя сдача (а я глубоко уверен, что будет), вот тогда и я постебусь. Вот тогда и мне будет весело.
Я вообще очень примитивно устроен. Когда мне весело, я смеюсь. Когда горько — грущу. В этом отношении я так и не поймал этот лейтмотив московского снобизма: похохатывать над всем, что случилось… Мне кажется, что московский сноб — самое убогое существо на земле. Он живет в интеллектуальной и культурной дыре, а форсу у него, как у капитана вселенной.
Я всегда это подозревал, а сейчас убедился воочию: Москва дико провинциальна и вторична. Все тренды и фишки туда доходят с отставанием лет на десять минимум. Ничего своего. Ничего оригинального и нового. Ничего даже в действительности русского. При всем нынешнем патриотическом угаре.
Какой-то мир унылых резонеров, усиленно изображающих веселье и отчаянно боящихся заглянуть хоть чуть-чуть в свое будущее, будущее страны…
Фото: Alik Kokh/facebook
— А почему ты не пишешь про Бундес, про Европу и о том, как там люди живут? Мы б почитали записки нового русского путешественника (или — «нового немца»). Про Россию мы и так много чего знаем… Мне кажется, я про Германию написал больше, чем ты.
— Быть может, через какое-то время, я и напишу какие-нибудь записки про Германию или про Европу в целом. Но сейчас меня поражает какая-то чрезвычайная нормальность окружающей меня жизни. Вот иногда удивишься чему-нибудь: типа, вон оно как тут устроено! А потом подумаешь: а ведь именно так оно и должно быть устроено! Это же нормально! И как-то писать про это уже нет сил… Про то, что все нормально, не пишется… Это получится не описание того, как нормально все устроено в Германии, а — как ненормально в России. То есть, опять про то, за что ты меня ругаешь…
Впрочем, тут нужно сделать поправку на то, что я живу в Верхней Баварии, в деревне. Меня окружают немецкие крестьяне, работящие, как кони, и упрямые, как ослы. В основном католики. Это оплот европейского консерватизма. Его концентрат. Это и есть цитадель католических ценностей, столь любимых Пиночетом. Отсюда родом, из Траунштайна, предпоследний Папа Римский. Здесь он был епископом. Отсюда уехал в Рим. Именно здесь, в этих краях, в Берхтесгадене, Гитлер свил свое знаменитое «Орлиное гнездо».
Когда ко мне в гости приехал Юра Шевчук, он погулял, посмотрел, как живут люди и сказал: «Это — «Крепость Европа», она падет последней». Поэтому не исключено, что не покидающее меня ощущение чрезвычайной нормальности окружающей жизни, оно непоказательно для Европы в целом.
Хотя, когда я приезжаю в значительно более космополитичный и лютеранский Берлин, то это ощущение нормальности жизни все равно не покидает меня. Черт его знает, все это очень субъективно… Может быть, по сравнению с абсурдом и иррациональностью русской жизни любой европейский канон — хоть католический, хоть протестантский — покажется образцом порядка и здравомыслия?
(Продолжение следует)
11:14, 31 марта 2016
Игорь Свинаренко
Во второй части (начало читайте здесь) беседы с Игорем Свинаренко Альфред Кох открещивается от титула «бескомпромиссного бойца с режимом», рассказывает, как провел ФСБ, и о своем месте в лютеранской кирхе
Альфред Кох: Любой разумный человек вам скажет, что нужно валить куда глаза глядят
Игорь Свинаренко специально для ТУТиТАМ поговорил с репрессированным эмигрантом Альфредом Кохом о его писательских планах, германской норме прибыли в 5% и моcковском снобизме
Фото: Alik Kokh/facebook
Не далее как в 1984 году замыслил я побег из Совка. Уже все было готово: я записался в тургруппу Союза Журналистов (Франция-Португалия), а в Париже по плану пошел в ментовку и просил политического убежища. Работать я собирался идти к Анатолию Гладилину на «Радио Свобода» (корректировать редакционную политику). Меня огорчало, что там был перекос в сторону междусобойчика. Интонация была: «Ну, чего еще можно ожидать от кремлевских дебилов? Ждем когда рухнет кровавый режим партийных козлов!» (Ничего не напоминает?). А по мне так, надо было вещать на более широкую аудиторию: не только на рефьюзников, политзеков и самиздатчиков, но и на тех, кто сомневается и задает вопросы.
Однако ж чекисты не выпустили меня. Не то, чтоб разоблачили мой план, а просто подстраховались: зачем пускать на Запад беспартийного пьющего бабника, который изводит подъёбками знакомых аппаратчиков? (Через какое-то время те же самые мудаки не пустили меня в Афган репортером: думали, сбегу к моджахедам?). Короче, «Радио Свобода» обошлось без моих советов, а режим — вы будете смеяться — таки рухнул, чтоб он был здоров.
Ну а сейчас — новая постановка старой пьесы. Для тупых, которые с первого раза не сообразили. Про избиение диссидентов с последующим сжиганием партбилетов охранителями. Нет, нового плана бегства в Париж у меня нет: прошла охота к перемене мест. Да и надо будет — везде найдут, везде достанут. Или, наоборот, оставят в покое. Если что, это я не про человеческую активность (бери выше!) Но опять мне кажется, что стиль междусобойчика актуален: белые дебатируют со своими, а красные перемигиваются друг с другом и с коричневыми. Но на этот раз я уж не надеюсь, что стороны найдут общий язык. Поздно.
Однако ж, предлагаемое интервью мы с моим старым товарищем и соавтором Альфредом Кохом все-таки сделали. Много чего мы понаписали за время знакомства! Первая книга наша называлась «Ящик водки»: мы ее сочиняли-таки часто под водку, или, бывало, под пиво с воблой. А еще у нас, авторов журнала «Медведь», было заведено обсуждать тексты в богатом новиковском ресторане: он, я, Лера Новодворская. Как сейчас помню, когда выпивали с Борей Немцовым под чебуреки, он ел только мясную начинку, а тесто откидывал в сторону, борясь за здоровый образ жизни и раздельное питание. Иных уж нет, а те далече. Что касается моего соавтора, то он Там, я Тут... Жизнь раскидала.
— Давно не брали мы в руки шашек! Так-то порознь берем, но каждый сочиняет свое. А я вспомнил «Ящик водки». Как бы то ни было, а вошла книжка в историю литературы. Читали не все, но уж слышали. Я вспомнил, как один наш с тобой знакомый олигарх требовал продолжения: типа зря мы остановились на 2001-м (а у нас же и бонус был, мы и 2002 год описали) — надо дальше писать, ведь там столько было интересного, когда Путин стал разворачиваться! Я ему говорю: если ты уверен, что надо дальше писать, так давай мы с тобой во всех подробностях обсудим новую эпоху и напишем книжку! Он молниеносно отказался…
Настало время нам исполнить что-то в четыре руки. Инфоповод тем более есть: ты опять репрессирован (заочно, правда) и снова в эмиграции (на этот раз — во взрослой, ведь прошлые были больше в шутку). Прежде чем приступить к делу о контрабанде, давай мы коротенько минут на 40 расскажем о твоей счастливой эмигрантской жизни в Бундесе, о которой мечтают миллионы людей. Или ты не в эмиграции? Ты ж — немец, живешь на родине, ушел из нашего православия в ихнее лютеранство… Хорошо вам, полукровкам! Жалеешь, что раньше не уехал?
— Нет, не жалею. Я вообще мало, о чем жалею в своей жизни. Жалко, как говорится, у пчелки в жопке. Ты же знаешь: я не собирался эмигрировать. Мне нравилось жить в России. Это моя страна и по языку, и по культуре. Но тут эта «уголовка»… То есть решение было принято за меня и без меня.
А что касается Германии… Ты знаешь… Вот помнишь мою квартиру в Питере? Типа город моей молодости, воспоминания, старые друзья и т.д. То есть я всегда понимал: если меня Москва отвергнет, то всегда есть Питер. Он мой, он меня не предаст, я всегда могу вернуться туда. Поэтому я всегда держал квартиру в Питере.
Вот и с Германией также. Я как немец-полукровка всегда (сколько себя помню) думал так: вот где-то там, далеко (в советское время это была полумифическая страна из сказок братьев Гримм), есть земля моих предков. Где я всегда могу укрыться. Где я — свой. Неважно, что реально меня здесь считают русским. Однако, я — свой русский. Это мой Израиль. Может только евреи понимают меня в этом вопросе…
Германия — как дополнительная опция. Она есть. Она всегда с тобой. Она никуда не денется и в нужное время подставит плечо, а ты сможешь спокойно опереться на эту силу: она тебя защитит. Это очень важно для человека. В любом возрасте.
Поэтому у меня не было никаких раздумий по поводу страны, хотя у меня была возможность и в Штаты уехать. Но нет. Только Германия. Здесь я в своей тарелке. Многое здесь мне непривычно и многое удивляет до сих пор, но это понятная непривычность, которая меня не тяготит.
Во всяком случае перспектива здесь умереть меня не пугает. Она абсолютно органична и даже, в каком-то смысле, закономерна. И то, что мой сын вырастет немцем (уже настоящим), тоже мне кажется правильным и справедливым.
— Очень важный попутный вопрос. Щас некоторые проснулись и начинают думать про отъезд: пытаются распродать недвижимость, а цены уж не те. Ты, однако, успел, так? То есть надо смотреть, что делаешь ты и повторять. В этом смысле: какие у тебя сейчас финансовые рекомендации?
— Ну, не то что бы я финансовый гуру… Не преувеличивай! Я продал свою недвижимость не на пике рынка. Но, конечно, по сравнению с нынешними ценами я хорошо отделался. Даже с небольшой прибылью. Но это не повод давать другим какие-то рекомендации. Я едва ноги унес! Какие уж тут рекомендации…
Стратегически в России сейчас нет бизнеса: коммодитиз в заднице, банки валятся, недвижимость лежит, потребительский спрос упал… Остается только дербанить бюджет. Но это бизнес ограниченного круга допущенных до кормушки лиц. Соответственно, сегодня любой разумный человек вам скажет, что нужно откэшиться и валить куда глаза глядят. Но я к вам с советами не лезу. Пусть каждый решает сам.
— Ты перевел бизнес в Германию. Вот расскажи: у них там все, как у нас, или иначе? Тоже получают 200 процентов прибыли? Как ты там зарабатываешь, если не секрет?
— Нет. Маржа 5% считается достойной. Из-за нее можно покорячиться. Чем ведение бизнеса в Германии отличается от ведения бизнеса в России? Первое, что бросается в глаза: нет государства! Вообще. Никакого государства я не чувствую. В налоговой сидят какие-то ангелы: сейчас я сдаю отчет за 2013 год! И это нормально: куда торопиться? Человеку нужно все подсчитать! Пожнадзор, санэпидстанция, менты — я их не видел ни разу! Ни, факинг, разу ни в одной из своих гостиниц или доходных домов за 10 лет бизнеса. Они, конечно, существуют. Но вообще не показываются: только если позовешь, или случиться какая-нибудь авария.
В Германии чиновник взяток не берет. Я даже ни разу не слышал об этом. В этом есть определенное неудобство. Вот, например, я пытаюсь получить разрешение на новое строительство или реконструкцию. Я знаю, что я его рано или поздно получу: все мои документы в порядке, проект — нормальный, почему нет? И чиновник — тоже. Но он мурыжит меня месяцами! Смотрит, смотрит, тянет… В России бы дал на лапу и давно уже строил. А в Германии нужно ждать. Ускорить невозможно. Никак. Чиновник медленно ползет к результату.
То же самое с судами. Первым делом судья предлагает мировое соглашение. Ты на дыбы: какое мировое? Он у меня деньги украл! Как простить ему 50%? Вы в своем уме? «Ах, нет? — отвечает судья. — Ну, тогда мы будем смотреть материалы дела. Приходите через годик…». Немая сцена…
То есть вот это отсутствие государства — к нему нужно привыкнуть. Оно, с одной стороны, очень удобно, а с другой — непривычно. То есть нужно аккуратно подходить к выбору партнеров, внимательно читать договора, получать правильные гарантии и т.д. Это все очень важно, когда государство не лезет в каждую дырку, а предоставляет тебя самому себе и стихии рынка…
— Первая твоя («маленькая») эмиграция была в Нью-Йорк. Ты еще оттуда (кажется, бухой) дал интервью, в котором рассказал, что Россия — сырьевой придаток Запада, что она никому не нужна, без нее обойдутся. Еще у тебя по этому поводу была бурная полемика с Минкиным. Тогда тебя за что форшмачили? За дело писателей? Тогда ты еще не вступил в СП (куда тебе рекомендацию дала сама Римма Казакова, а вторую — сам я), и писатель ты был в кавычках.
Как там протекала жизнь? Помнишь, в «Ящике» мы вспоминали, что к тебе применили амнистию, после того как Лужков, желая помочь, наградил тебя медалью за 850-летие Москвы. А щас некому и вступиться из русских начальников, да?
— Да не был я бухой. Если только слегка с похмелья. Я накануне того интервью был в «Русском Самоваре» у Ромы Каплана, нашего с тобой товарища. Но я тогда был злой как собака, и отсюда вся страсть моего спича… А форшмачили меня тогда за «Связинвест». И Минкин, и все остальные… Что не продал его Гусинскому за меньшие деньги, а продал Соросу — за большие…
А про медаль: да, Юрий Михайлович был самостоятельный мужчина. Мог позволить себе такую вольность. Поэтому он теперь мой сосед. В австрийском Кицбуэле обитает… Мы, правда, с ним еще не виделись. Хотя и живем в сорока минутах езды друг от друга…
— Кстати, у меня создалось впечатление, что без меня, в одинаре, ты пишешь хуже, чем дуэтом. Мы с тобой в паре выступали искрометно, весело, стебались над всем, а щас ты пишешь сурово и угрюмо. Тогда мы и про водку, и про баб говорили, и про литературу, и про искусства, и про путешествия, и про случаи из жизни, а щас у тебя только пафос обличения. Типа в РФ кровавый режим, и пусть всем там будет хуево. Чем хуже — тем лучше. Помню, ты даже Ленина цитировал где-то: честный человек должен желать поражения своей стране. Однако ж, Ленин хуево кончил. Наши с тобой общие знакомые, которые в Москве, считают, что ты уж слишком мрачен и недобр.
— Пошли их на хер, наших общих знакомых. Как хочу, так и пишу. Не вижу причин для щенячьих радостей, вот и пишу мрачно. Если они видят, то пусть и пишут радостно и весело, как Прилепин с Шаргуновым. Как говорится в старом анекдоте: сейчас их сдача. Вот когда будет моя сдача (а я глубоко уверен, что будет), вот тогда и я постебусь. Вот тогда и мне будет весело.
Я вообще очень примитивно устроен. Когда мне весело, я смеюсь. Когда горько — грущу. В этом отношении я так и не поймал этот лейтмотив московского снобизма: похохатывать над всем, что случилось… Мне кажется, что московский сноб — самое убогое существо на земле. Он живет в интеллектуальной и культурной дыре, а форсу у него, как у капитана вселенной.
Я всегда это подозревал, а сейчас убедился воочию: Москва дико провинциальна и вторична. Все тренды и фишки туда доходят с отставанием лет на десять минимум. Ничего своего. Ничего оригинального и нового. Ничего даже в действительности русского. При всем нынешнем патриотическом угаре.
Какой-то мир унылых резонеров, усиленно изображающих веселье и отчаянно боящихся заглянуть хоть чуть-чуть в свое будущее, будущее страны…
Фото: Alik Kokh/facebook
— А почему ты не пишешь про Бундес, про Европу и о том, как там люди живут? Мы б почитали записки нового русского путешественника (или — «нового немца»). Про Россию мы и так много чего знаем… Мне кажется, я про Германию написал больше, чем ты.
— Быть может, через какое-то время, я и напишу какие-нибудь записки про Германию или про Европу в целом. Но сейчас меня поражает какая-то чрезвычайная нормальность окружающей меня жизни. Вот иногда удивишься чему-нибудь: типа, вон оно как тут устроено! А потом подумаешь: а ведь именно так оно и должно быть устроено! Это же нормально! И как-то писать про это уже нет сил… Про то, что все нормально, не пишется… Это получится не описание того, как нормально все устроено в Германии, а — как ненормально в России. То есть, опять про то, за что ты меня ругаешь…
Впрочем, тут нужно сделать поправку на то, что я живу в Верхней Баварии, в деревне. Меня окружают немецкие крестьяне, работящие, как кони, и упрямые, как ослы. В основном католики. Это оплот европейского консерватизма. Его концентрат. Это и есть цитадель католических ценностей, столь любимых Пиночетом. Отсюда родом, из Траунштайна, предпоследний Папа Римский. Здесь он был епископом. Отсюда уехал в Рим. Именно здесь, в этих краях, в Берхтесгадене, Гитлер свил свое знаменитое «Орлиное гнездо».
Когда ко мне в гости приехал Юра Шевчук, он погулял, посмотрел, как живут люди и сказал: «Это — «Крепость Европа», она падет последней». Поэтому не исключено, что не покидающее меня ощущение чрезвычайной нормальности окружающей жизни, оно непоказательно для Европы в целом.
Хотя, когда я приезжаю в значительно более космополитичный и лютеранский Берлин, то это ощущение нормальности жизни все равно не покидает меня. Черт его знает, все это очень субъективно… Может быть, по сравнению с абсурдом и иррациональностью русской жизни любой европейский канон — хоть католический, хоть протестантский — покажется образцом порядка и здравомыслия?
(Продолжение следует)
11:14, 31 марта 2016
Игорь Свинаренко
Альфред Кох: «Я постараюсь избежать похода во власть»
Во второй части (начало читайте здесь) беседы с Игорем Свинаренко Альфред Кох открещивается от титула «бескомпромиссного бойца с режимом», рассказывает, как провел ФСБ, и о своем месте в лютеранской кирхе
Фото: Alik Kokh/facebook
— А что, все-таки с этой контрабандой пейзажа Исаака Бродского? Уже много всего понаписано. Но это в жанре войны компроматов. Такой длинный суд в СМИ, и каждая из сторон увлеченно рассказывает о своей правоте. Одна бумажка накладывается на другую и противоречит третьей и четвертой. Эксперты по фальшивкам фехтуют. Нет смысла сейчас добавлять еще одно заочное заседание в стиле «бу-бу-бу». Вряд ли это решится без настоящего суда. А если его не будет, так и не решится.
Давай мы постараемся коротко. Значит, спор идет о том, фальшивка эта картина или нет. Если это оригинал, то знал ли ты об этом? Еще варианты и ответвления. Тебе продали фальшак по цене оригинала? (Мелькали цифры, что якобы Айдан Салахова взяла с тебя за эту картину 55 000 долл). Или оригинал по цене фальшака? Если я правильно понимаю, твоя позиция безупречна, а враг клевещет, так?
— Это, кажется, ты мне рассказывал, что, для того чтобы взять хорошее интервью у Рамзана Кадырова, нужно в вопросе дать ему сразу нужный вариант ответа. Спасибо тебе за это: ты, как я понял, и без меня знаешь, как правильно я должен ответить…
— Есть еще версия, что на самом деле русский режим мстит тебе за твою политическую бескомпромиссную борьбу против него. До какой степени громок твой голос? Западные политики прислушиваются? Просят твоих советов? На съездах так каких-то ты выступаешь? Даешь интервью: какие? Писали про то, что ты у себя в Альпах собираешь русское теневое правительство, вызываешь туда оппозиционеров из России. Это так? Встречаешься там с политиками в эмиграции? Если это секрет, то, конечно, лучше про это не надо.
— Мда… Не думал я, что мы с тобой когда-нибудь будем общаться в таких терминах: «бескомпромиссная борьба», «громок ли твой голос» и т.д. Никакие западные политики ко мне, конечно же, не прислушиваются. Думаю, что они даже не подозревают о моем существовании. По этой же причине они не обращаются ко мне за советами. Из всех форумов и конференций я выступал всего на одном-единственном — в Вильнюсе. Почему? Да потому что это был единственный форум, на который я был приглашен. Еще я выступал перед моими русскоязычными читателями в Лондоне и Израиле.
Интервью? Да, интервью даю. И Бильду даю (что, после Путина, теперь не так уж и плохо), и Штерну (что почетно). Баварское телевидение берет у меня интервью иногда. Израильское. Конечно же – «Дождь», «Свобода». Как без этого… Вот и вся моя бескомпромиссная борьба…
А друзья ко мне приезжают, это правда… Боря Немцов был, его дочка — Жанна. Каха Бендукидзе приезжал, Миша Ходорковский, Володя Федорин… Еще кое-кто, кого называть я здесь не стану, чтобы у них не было неприятностей в России. Конечно же мы обсуждаем обстановку в России и ее перспективы. Как без этого? Формируем ли мы теневое правительство? Нет, не формируем. Хотя я уверен, что многие из моих друзей в будущее постпутинское правительство, конечно же, войдут.
— Забыл спросить. Нахера ты тащил картину через все эти границы? Когда, как говорят, за штуку грина тебе специально обученные люди могут вывезти на Запад хоть Ремрандта: хоть настоящего, хоть фальшак? Впрочем, твоей похвальной немецкой бережливости многие завидуют…
— Кто, конкретно, мне завидует? Скажи же, наконец… Все у тебя какие-то анонимные исследователи Коха фигурируют: то он слишком мрачен, то он бережлив… Откуда такое внимание к моей скромной персоне?
— Вообще, ты, как ценитель искусств, не очень славишься. Картины покупаешь только для украшения (нового) дома, всякий раз как переезжаешь из одного в другой. У меня есть товарищ, который накупает всякой мазни по 10 долларов и развешивает: а че, цветные пятна, рамы – чего еще желать? В самом деле… Он кстати возит через границу чемоданы с секонд-хендом за 30 долларов для магазина своего дружка. 30 долларов, говорит, на дороге не валяются. Хотя он не бедней нас с тобой. Неплохой вариант кстати, а?
— Я в этом ничего не понимаю. Мне жена сказала: возьми пакет и вези, — я и повез. Можешь верить — можешь нет, но так оно и было. Наверное, мне не нужно было быть таким беспечным. Но я же не знал, что у ФСБ на меня появились планы…
Фото: Alik Kokh/facebook
— О, вот еще что: контрабас у тебя изъяли, а зачем же самого выпустили? Так и винтили бы. А то получается, как с Ходором: сидел он, сидел, 10 лет, а потом выпустили и вспомнили, что еще на нем вроде убийство висит. Спохватились, умники. Ты как Ходор щас! Ну или как Герцен. С кем бы ты, правда, сравнил себя? Может, с Курбским?
— Ты знаешь, я думаю, что они не ожидали, что у них получится меня подловить именно в этот день и не были готовы меня винтить. Они видели, что я опоздал на рейс и что тут же, в Шереметьево, купил билет на Аэрофлот на следующий день на 11 утра. И, видимо, решили, что у них есть время все организовать.
Я же, когда вернулся из Шереметьево домой в Москву, как-то быстро сообразил, что у меня охранник — пенсионер из КГБ. И что-то мне стало как-то сразу все ясно… Я отпустил машину с охранником, сказав, чтобы они приезжали за мной утром в девять. А сам по интернету вызвал такси и уехал в Домодедово. Там, за час до рейса (он был в пять утра) я купил себе билет и улетел на Люфтганзе в Мюнхен.
Короче: уже приземлившись в Мюнхене я позвонил охраннику и сказал ему, что за мной приезжать не надо: я уже на месте. А в девять утра по Москве, когда в Шереметьево меня караулили оперативники ФСБ, я уже обнимал жену в своей баварской деревне…
Может, конечно, никакого ареста в тот раз и не предполагалось (могли просто подписку о невыезде дать). Но хрен редьки не слаще: начали бы с подписки, а потом, один хер, клетка бы захлопнулась… И поэтому я провернул вот такую операцию. На всякий случай. Береженого Бог бережет.
— Думая про эмиграцию, я каждый раз натыкаюсь на мысли про, допустим, Немцова, который никуда не уехал, хотя мог бы. Мы с тобой знаем, что ему на Западе предлагали работу. Еще думаю про Ройзмана. Нет, не уезжает! Что с ними не так? В чем их ошибка? Расскажи же мне об этом. А то пишешь, что в РФ остались трУсы, которые молчат. Смелые же все уехали. О, Леру еще вспомнил Новодворскую: у нее в уставе ее партии был прописан запрет на эмиграцию. Что не так с этими людьми?
— С Немцовым — плохой пример. Думаю, ты с этим согласишься. Он, скорее, говорит в пользу моего выбора. Или ты предпочел бы меня видеть с дыркой в башке? Надеюсь, что ты не настолько меня ненавидишь…
Ройзмана, в какой-то мере, защищает его пост и его популярность. Плюс, будем откровенны, он достаточно гибок и разборчив в своей публичной позиции, и Кремль по яйцам не бьет, а критикует, в основном, за грехи типа перевода часов и недофинансирование школ. Ройзман умный. А я — ммм… простак. На то он и Ройзман, а не Кох. Понимаешь?
Фото: Alik Kokh/facebook
А у меня нет ни должности, ни популярности. Меня (как Паниковского) никто не любит. Соответственно, меня от путинской карательной машины не защищает ничего. Типа: берите его тепленького, народ еще спасибо скажет.
При этом я не настолько пассионарен, как Лера. И не настолько жажду пострадать за правду, как она. Мой рациональный и скептический немецкий ум подсказывает мне, что эта моя жертва не будет никем оценена по достоинству. В лучшем случае меня посчитают наивным идеалистом. А в худшем случае — идиотом. При этом я сам, скорее, буду согласен со второй оценкой, поскольку лучше всех знаю, что я идеализмом никогда не страдал…
— Как меняется человек в эмиграции? Становится другим? Лучше, хуже? Он гражданин мира? Или кто? Я когда-то сравнивал эту процедуру с операцией по перемене пола: типа был мужик, а теперь как бы баба, условно. А как разговаривать — не сообразишь сразу: как с мужиком или как с бабой? (Тему е*ли мы тут вообще не поднимаем, от греха подальше).
— Я не знаю, что у тебя за ассоциации, у меня таких нет. Что касается моих наблюдений, то я заметил, что в эмиграции люди бережнее относятся к отношениям с близкими людьми: женами, мужьями, друзьями, родителями, детьми. Приходит понимание того, что, вообще-то, по-настоящему близких людей, людей, на которых ты можешь положиться, мало. Совсем мало. Также исчезают последние иллюзии в отношении перспектив России и ее истинного места в человеческой цивилизации.
Я, когда был маленький и прочитал первые научно-популярные книжки по астрономии, прекрасно помню, каким огромным потрясением было для меня узнать, что Солнце — это заурядная звезда где-то на периферии нашей галактики… Вот схожие ощущения я ощущаю сейчас. Находясь внутри Солнца в это невозможно поверить.
Фото: Alik Kokh/facebook
Вообще, эмигрант проходит три стадии. Первая — когда он абсолютно счастлив и ему все нравится. Вторая — противоположная первой: ты себя ненавидишь за то, что ты оказался здесь, среди этих выродков и мерзавцев. И, наконец, наступает третья и последняя стадия, когда ты полностью адаптируешься и обнаруживаешь, что ты плюс-минус живешь примерно той же жизнью, что и в России: утром встал, отвез сына в школу, позавтракал, просмотрел почту, написал необходимые емейлы, сделал нужные звонки, поехал по делам и т.д. Потом забрал сына, сходил в супермаркет, отвез жену в универмаг, поужинал с ней в китайском ресторане, проверил у сына уроки, посмотрел футбол, лег спать…
В воскресенье мы ходим в нашу лютеранскую кирху. У нас в ней уже есть свои места: как заходишь, пятая скамья слева… Проходя мимо кладбища, я без содрогания представляю, как меня здесь когда-нибудь похоронят. Среди скромных гранитных обелисков с кустами роз…
— Вообще какие советы ты дашь остающимся? Оформляться на выезд? Сушить сухари? Покупать двустволки с запасом патронов? Строить заимку в тайге? Уходить в скит? Живя тут, переформатировать своих детей в иностранцев? Вступать в «Единую Россию», как Штрилиц в NSDAP? Просить Запад, чтоб он по возможности уморил нас голодом? Идти на штурм Кремля, как советовал Лимонов? Взрывать комендатуры? Жечь конюшни, как Зоя Космодемьянская? Учить китайский?
— Нет у меня для вас советов. Жизнь научила меня тому, что нет типовых сценариев жизни. Каждый должен сделать свой выбор сам. Я свой выбор сделал. Я буду пытаться говорить то, что я думаю. Может, я иногда и ошибаюсь. Скорее всего. Но я точно уже никогда не напишу конъюктурного или лизоблюдского текста.
Наверное, это ничтожно мало, по сравнению с той жертвой, которую принесли Боря или Лера. Но это будет мой маленький вклад в борьбе за свободу. Это моя борьба. Прежде всего, за мою собственную свободу. Я это воспринимаю как свой долг перед Борей и Лерой. Я, находясь в шоколадных условиях, о которых они могли только мечтать, просто обязан без устали говорить правду. Во всяком случае так, как я ее понимаю. Ну и, безусловно, по мере сил, помогать моим друзьям в России. Всем чем могу: деньгами, советом, пристанищем, если оно понадобится…
А в чем твое послушание, Игорек, я не знаю. Это ты сам реши. У меня для тебя нет совета. Кто я такой, чтобы тебе советовать?
— Скучаешь ты там по нам, по Москве? Или ты весь в политической борьбе? И — чем хуже, тем лучше?
— Я по вам, конечно же, скучаю. Но не так, чтобы рыдать по ночам в подушку. Ты же знаешь: я человек достаточно холодный и циничный. Мне эти сантименты смешны… Но, будем откровенны: думаю, что и вы обо мне не каждый день вспоминаете.
Я, кстати, не считаю, что я занимаюсь политической борьбой. Я позиционирую себя как журналиста, публициста, писателя. Мой долг — говорить правду. Если это и есть политическая борьба, то ОК: я — политический борец. Но ведь это сильная натяжка, верно?
— Да, кстати. Каковы будут первые указы новой власти, когда (или если) режим переменится, вас призовут и вы вернетесь в Россию, «и братья меч вам отдадут»?
— Я не знаю. Если я когда-нибудь вернусь в Россию, я постараюсь избежать похода во власть. Однажды это уже со мной было, и я остался не восторге от этого опыта: мне не понравилось. Тем более давка за портфели, как мне кажется, будет знатная и мне в ней участвовать вовсе не хочется. Я уже староват для этого…
Пусть к власти придет следующее поколение политиков. Что, безусловно, не исключает того, что я готов им всячески помогать, если моя помощь будет им нужна.
Komentarų nėra:
Rašyti komentarą