Андрей Пионтковский публицист, политолог
22 января 2016
16 лет назад лучшие люди России — Абрамович, Березовский, Волошин, Дьяченко, Юмашев, Чубайс — привели за руку в Кремль неприметного спецслужбиста, чтобы он защитил и продолжил заложенный ими курс либеральных рыночных реформ. Символом преемственности этого курса стал талантливый реформатор, ветеран приватизации недвижимости в бандитском Петербурге, министр экономического развития и торговли Российской Федерации Греф.
Вот несколько строк из моей публикации января 2000 года по поводу пришествия, как теперь становится все более очевидным, пожизненного правителя России. Пожизненного не в смысле земной жизни раба божьего Владимира Таврического, а в смысле исторической жизни возглавляемого им государства: «Путинизм — это высшая и заключительная стадия бандитского капитализма в России. Путинизм — это война, это — наступление на свободу слова, информационное зомбирование, это изоляция от внешнего мира и дальнейшая экономическая деградация. Путинизм — это (воспользуемся излюбленной лексикой г‑на и. о. президента) контрольный выстрел в голову России».
Честь публично в торжественной обстановке произвести этот символический выстрел выпала через 16 лет именно Г. Грефу. Он пригвоздил, наконец, загнанную реформаторами лошаденку своим не подлежащим обжалованию приговором: дауншифтерка никчемная, навсегда выпала из мирового технологического прогресса.
Произошло это на очередном Гайдаровском форуме, где ежегодно встречаются одни и те же солидные, состоятельные и состоявшиеся, чрезвычайно довольные собой господа, вот уже почти четверть века отвечающие за экономический курс правительства, включая действующих министров и самого премьера. На форумах они с гордостью в который раз рассказывают друг другу о том, как строили и построили в России рыночную экономику. Им очень хочется в этом убедить друг друга, потому что начинали они, скорее всего, с искренними намерениями. Но выстланная их добрыми замыслами дорога через цепь компромиссов — в том числе и с их личными экономическими интересами — закономерно привела в ад.
Смертный грех всех реформаторов последней четверти века вовсе не в том, что в начале 1990-х годов они кому‑то не тем и как‑то не так раздали собственность. Чубайс во многом был прав в своем давнем интервью об истории российских реформ: «В чем главная претензия российского народа к приватизации? Она описывается одним словом: несправедливая. Абсолютно правильная претензия. Наша приватизация была совсем не справедливая… Мы отдали собственность тем, кто был к ней ближе. Бандиты, секретари обкомов, директора заводов. Они ее и получили. Именно это предотвратило кровь. Потому что если мы попытались бы не отдать им эту собственность, то они бы ее все равно взяли. Только они бы ее взяли вообще без каких-либо легитимных процедур».
Я заменил бы здесь только слова «они бы ее взяли…» на «они уже ее взяли…» Первые миллиардные состояния членов ЦК КПСС начали формироваться уже в 1989‑м, когда явилось на свет наше национальное достояние, концерн «Газпром», когда почти никому в СССР еще не были известны имена Гайдара и Чубайса. Вся перестройка была масштабной спецоперацией номенклатуры по конвертации абсолютной коллективной политической власти в огромную индивидуальную экономическую власть наиболее выдающихся представителей этой номенклатуры. Младореформаторам оставалось лишь легитимизировать во многом уже сложившееся уголовно-номенклатурное распределение крупной собственности.
Но термин «номенклатурная приватизация», возникший еще при анализе центральноевропейских реалий (Польша, Чехословакия) конца 1980‑х годов, не отражает до конца всей сути происходивших в России явлений. Номенклатурная приватизация в Польше или (в меньшей степени) в Чехословакии заключалась в том, что бывшие партийные чиновники становились, как правило, владельцами той собственности, которую они так или иначе курировали, то есть совершалась «несправедливость» в начальной точке траектории. Но грамотно выстроенная государством конкурентная рыночная среда обеспечивала структурную устойчивость процесса, его инвариантность по отношению к начальным условиям. Каково бы ни было первоначальное распределение, погруженные в эту среду эффективно функционирующие новые собственники умножали свое «неправедное» достояние, а бездарные теряли его. В обоих случаях это работало на эффективность экономики в целом, что и привело к успеху экономической реформы в странах Центральной Европы.
Возможно, на тот же результат рассчитывали и реформаторы в России, но у нас произошло нечто иное. «Несправедливость» не ограничилась начальной точкой процесса, а воспроизводилась и продолжает воспроизводиться и возрастать уже третье десятилетие вдоль всей траектории развития. В результате возникла формация‑мутант — ни социализм, ни капитализм, а «неведома зверушка», описание которой в традиционных научных терминах затруднительно и требует нетрадиционных языковых средств. Абрамовичи, Фридманы, Дерипаски, Потанины, Прохоровы, Тимченки, Чемезовы, Ротенберги, Ковальчуки — никакие не капиталисты в классическом смысле этого слова и никогда ими не были. По своей ролевой экономической функции, по характеру своей деятельности они — назначенные высшим руководством страны государственные чиновники, контролирующие бюджетные потоки и перераспределяющие сырьевую ренту. Эти фактические чиновники и виртуальные бизнесмены получили возможность совершенно легально отчуждать в возглавляемые ими и, как правило, хранящиеся за рубежом общаки огромную долю национального богатства. В то же время они освобождены от ответственности частного собственника.
Их «компании» никогда не разорятся, не обанкротятся, как бы высок ни был уровень личного потребления их формальных владельцев и бенефициаров и как бы низок ни был уровень эффективности их управления. Через приватизированное ими государство они поддерживаются бюджетом либо вплоть до недавнего времени гарантированными зарубежными кредитами. Так они продолжают каждый день приватизировать страну вновь и вновь, вовсе не называя это приватизацией. Номенклатурная пуповина, связывавшая новорожденный российский капитализм с властью, не только осталась неперерезанной, но и выросла в огромную ненасытную кишку.
Путь «собственника» к успеху в России лежит не через эффективное производство и успешную конкуренцию, а через близость или прямую принадлежность к «властной вертикали», через эксплуатацию своего административного ресурса — маленького или совсем не маленького куска государства — и через абсолютную лояльность правящей бригаде и ее пахану. Как любит повторять один из самых богатых людей в России, «в любой момент я готов отдать все свое состояние по первому слову Владимира Владимировича Путина».
Реформаторы создали мафиозное государство, пожирающее собственную страну и лишающее ее всякой исторической перспективы. Криминальная путиномика, не способная соскочить с нефтяной иглы, могла при заоблачных ценах на сырье достаточно долго стагнировать, но никакое содержательное развитие, никакая инициатива бизнеса и никакие инновации невозможны в ней в принципе.
Экономика России не развивается не потому, что еще не все паразиты‑пенсионеры передохли и Прохорову так и не удалось ввести 60‑часовую ё‑рабочую неделю, а потому, что не может быть никаких творческих импульсов в не имеющей ничего общего с рыночной мертвой среде, созданной реформаторами, где вся вертикаль от нацлидера до участкового полицая набухла воровскими общаками, закупорившими все социальные лифты.
До недавнего времени режим мог выполнять нехитрый социальный контракт, заключенный с населением: Кремль обеспечивал части подданных сносный (по российским историческим меркам) уровень жизни, включая турецкий пансионат раз в год и подержанную иномарку, а те в ответ позволяли действующему руководству красть миллиарды и пожизненно оставаться у кормушки. Но обвал нефтяных цен, война с Украиной и обострение отношений с Западом ускорили неизбежный крах потемкинской деревни и обнажили примитивный воровской общак. Паханат оказался неспособным более выполнять свой социальный контракт с обществом.
Попытка братского расчленения Украины, сбросившей клон путинского режима — клептократию Януковича, позорно провалилась. Не увлек массовое русское сознание и «ближневосточный проект» Кремля, несмотря на все эффектные шоу с запусками крылатых ракет с кораблей и подводных лодок, и, что самое страшное для власти, не закрыл он социально-экономическую повестку дня. Напротив, она становится все более острой. По всем законам жизни и смерти авторитарных режимов потерпевшая серьезные внешнеполитические поражения путинская Россия созрела для своего падения. Есть однако фактор, продлевающий ее агонию: ментальность российской элиты-нувориша, в первую очередь — персонажей, собирающихся на гайдаровских форумах.
Каждый день продолжающегося пребывания Владимира Путина на высшем государственном посту усугубляет переживаемую Россией катастрофу, делает более затруднительным выход из нее и становится опасным даже для его ближайшего окружения. В таких ситуациях (их было на глазах наших современников десятки) отстранение диктатора обычно происходит в результате сочетания двух факторов: массового протеста на улице активного меньшинства и раскола элит.
Подобная ситуация была и в России зимой 2011–12 годов. На улицы Москвы выходило до 200 000 демонстрантов с лозунгом «Путин должен уйти». Как участник тех событий, могу свидетельствовать: при признаках серьезного раскола в верхах на следующий день к протестующим присоединились бы до полумиллиона сочувствующих и колебавшихся. Но ни малейшего намека на такой раскол в рядах «элиты» не последовало. Такую сохраняющуюся и до сегодняшнего дня робость и нерешительность российского правящего страта в критической ситуации психологически и политически убедительно объяснили авторы доклада «Власть — элиты — общество», люди хорошо знающие эту среду и, по существу, сами к ней принадлежащие: «У элит могут быть серьезные претензии и недовольства, однако их преодолевает страх перед всеми, кто не вписан в пирамиду — от периферийных элитных групп до массовых слоев общества, испытывающих обездоленность… Путин рассматривается элитами как политическое прикрытие, без которого нынешнему режиму просто не на чем больше держаться. Лояльность элит гарантирована тем, что при этой власти для большинства элитных дивизионов многое, конечно, плохо, но не все и не совсем, а кое‑что — так просто очень хорошо».
Эти люди, обладай они хотя бы минимумом гражданской ответственности и инициативы, смогли бы помочь стране избавиться от путинского режима, важнейшей составной частью которого они являются. Но они прекрасно понимают: при этом во власть в постпутинской России сами они определенно уже не вернутся. Поэтому сценарий раскола с Путиным представляется им наивным самопожертвованием, они предпочитают покорно‑комфортно бежать путинский марафон с петлей на шее.
Вот и Г. Греф произнес свой приговор несчастной не из монашеской кельи, куда он удалился замаливать свои грехи перед ней, не из VIP-каюты воровского парохода, на котором отправился отмывать свои заработанные непосильным трудом, еще начиная с тамбовско-питерских времен, сокровища. Нет, ему и его коллегам по форуму еще чертовски хочется конструктивно поработать: «Мы должны теперь изменить все государственные институты». Чтобы, как обнадежили нас его сподвижники,в 2030-м россияне оказались в комфортном государстве. Ну примерно как «нынешнему» (1961) поколению советских людей в 1980-м году была обещана жизнь при коммунизме.
Похоже, что с восприятием действительности нелады не только у Путина, но и у всего Гайдаровского форума. Они так комфортно — и не в 2030-м, а намного раньше — присосались к объекту своего кормления, что не хотят ни при каких обстоятельствах оставить его без своего назойливого попечительства.
Поразительна реакция их обширной группы поддержки в либеральной прессе. Нет, я имею в виду не профессиональную пиарщицу, выступившую в этот раз в роли комического Гесса-Володина в юбке: «Греф — это Сбербанк, Сбербанк — это Греф». В ее случае религиозный сектантский экстаз органично дополняется более прагматическими стимулами. Я прежде всего о рядовых хомячках, восхищающихся умом Грефа, мудростью Грефа, отчаянной политической отвагой Грефа.
В своих показаниях Греф невозмутимо признал все то, о чем еще с начала 90-х годов предупреждал в десятках своих работ Григорий Явлинский, жестко оппонировавший реформам Гайдара — Чубайса — Кудрина — Грефа. Модное словечко «дауншифтинг» не было еще известно широкому читателю. Центральная монография Г. Явлинского о российских реформах была озаглавлена «Демодернизация», и говорилось в ней в том числе о сознательной политике дауншифтеризации российского населения: «Для абсолютного большинства людей «рыночная экономика», построенная в России, не может сделать ничего. Экономический потенциал российской рыночной системы в принципе не способен позволить не только создать новую, но даже сохранить имеющуюся национальную систему образования, науки, здравоохранения, жилищно-коммунальную инфраструктуру. В обществе начинают происходить опасные процессы, ведущие к его глубокой демодернизации».
Михаил Дмитриев (в отличие от Явлинского — инсайдер, долгие годы работавший в правительственных и околоправительственных структурах) пришел в своем совместном с С. Белановским докладе к следующему выводу: «Наиболее реалистичным становится сценарий национального вымирания, характеризующегося усилением синдрома выученной беспомощности, утратой трудовых навыков, алкоголизацией, падением рождаемости и массовым ввозом трудовых мигрантов, доля которых быстро возрастет до критического уровня. Этот сценарий — национальная смерть русского народа, и это тот курс, по которому ведет страну нынешняя российская власть».
Гарри Каспаров в предисловии к моей книге «Третий путь… к рабству» утверждал: «Только тщательно разобравшись в причинах, которые привели нашу страну из застойного советского прошлого в катастрофическое настоящее, и честно оценив роль системных либералов в создании путинского режима, можно понять, как нам выбраться из нынешнего тупика и вернуть надежду на достойное будущее».
Не разобрались, не оценили, не вернули.
echo.msk.ru
22 января 2016
16 лет назад лучшие люди России — Абрамович, Березовский, Волошин, Дьяченко, Юмашев, Чубайс — привели за руку в Кремль неприметного спецслужбиста, чтобы он защитил и продолжил заложенный ими курс либеральных рыночных реформ. Символом преемственности этого курса стал талантливый реформатор, ветеран приватизации недвижимости в бандитском Петербурге, министр экономического развития и торговли Российской Федерации Греф.
Вот несколько строк из моей публикации января 2000 года по поводу пришествия, как теперь становится все более очевидным, пожизненного правителя России. Пожизненного не в смысле земной жизни раба божьего Владимира Таврического, а в смысле исторической жизни возглавляемого им государства: «Путинизм — это высшая и заключительная стадия бандитского капитализма в России. Путинизм — это война, это — наступление на свободу слова, информационное зомбирование, это изоляция от внешнего мира и дальнейшая экономическая деградация. Путинизм — это (воспользуемся излюбленной лексикой г‑на и. о. президента) контрольный выстрел в голову России».
Честь публично в торжественной обстановке произвести этот символический выстрел выпала через 16 лет именно Г. Грефу. Он пригвоздил, наконец, загнанную реформаторами лошаденку своим не подлежащим обжалованию приговором: дауншифтерка никчемная, навсегда выпала из мирового технологического прогресса.
Произошло это на очередном Гайдаровском форуме, где ежегодно встречаются одни и те же солидные, состоятельные и состоявшиеся, чрезвычайно довольные собой господа, вот уже почти четверть века отвечающие за экономический курс правительства, включая действующих министров и самого премьера. На форумах они с гордостью в который раз рассказывают друг другу о том, как строили и построили в России рыночную экономику. Им очень хочется в этом убедить друг друга, потому что начинали они, скорее всего, с искренними намерениями. Но выстланная их добрыми замыслами дорога через цепь компромиссов — в том числе и с их личными экономическими интересами — закономерно привела в ад.
Смертный грех всех реформаторов последней четверти века вовсе не в том, что в начале 1990-х годов они кому‑то не тем и как‑то не так раздали собственность. Чубайс во многом был прав в своем давнем интервью об истории российских реформ: «В чем главная претензия российского народа к приватизации? Она описывается одним словом: несправедливая. Абсолютно правильная претензия. Наша приватизация была совсем не справедливая… Мы отдали собственность тем, кто был к ней ближе. Бандиты, секретари обкомов, директора заводов. Они ее и получили. Именно это предотвратило кровь. Потому что если мы попытались бы не отдать им эту собственность, то они бы ее все равно взяли. Только они бы ее взяли вообще без каких-либо легитимных процедур».
Я заменил бы здесь только слова «они бы ее взяли…» на «они уже ее взяли…» Первые миллиардные состояния членов ЦК КПСС начали формироваться уже в 1989‑м, когда явилось на свет наше национальное достояние, концерн «Газпром», когда почти никому в СССР еще не были известны имена Гайдара и Чубайса. Вся перестройка была масштабной спецоперацией номенклатуры по конвертации абсолютной коллективной политической власти в огромную индивидуальную экономическую власть наиболее выдающихся представителей этой номенклатуры. Младореформаторам оставалось лишь легитимизировать во многом уже сложившееся уголовно-номенклатурное распределение крупной собственности.
Но термин «номенклатурная приватизация», возникший еще при анализе центральноевропейских реалий (Польша, Чехословакия) конца 1980‑х годов, не отражает до конца всей сути происходивших в России явлений. Номенклатурная приватизация в Польше или (в меньшей степени) в Чехословакии заключалась в том, что бывшие партийные чиновники становились, как правило, владельцами той собственности, которую они так или иначе курировали, то есть совершалась «несправедливость» в начальной точке траектории. Но грамотно выстроенная государством конкурентная рыночная среда обеспечивала структурную устойчивость процесса, его инвариантность по отношению к начальным условиям. Каково бы ни было первоначальное распределение, погруженные в эту среду эффективно функционирующие новые собственники умножали свое «неправедное» достояние, а бездарные теряли его. В обоих случаях это работало на эффективность экономики в целом, что и привело к успеху экономической реформы в странах Центральной Европы.
Возможно, на тот же результат рассчитывали и реформаторы в России, но у нас произошло нечто иное. «Несправедливость» не ограничилась начальной точкой процесса, а воспроизводилась и продолжает воспроизводиться и возрастать уже третье десятилетие вдоль всей траектории развития. В результате возникла формация‑мутант — ни социализм, ни капитализм, а «неведома зверушка», описание которой в традиционных научных терминах затруднительно и требует нетрадиционных языковых средств. Абрамовичи, Фридманы, Дерипаски, Потанины, Прохоровы, Тимченки, Чемезовы, Ротенберги, Ковальчуки — никакие не капиталисты в классическом смысле этого слова и никогда ими не были. По своей ролевой экономической функции, по характеру своей деятельности они — назначенные высшим руководством страны государственные чиновники, контролирующие бюджетные потоки и перераспределяющие сырьевую ренту. Эти фактические чиновники и виртуальные бизнесмены получили возможность совершенно легально отчуждать в возглавляемые ими и, как правило, хранящиеся за рубежом общаки огромную долю национального богатства. В то же время они освобождены от ответственности частного собственника.
Их «компании» никогда не разорятся, не обанкротятся, как бы высок ни был уровень личного потребления их формальных владельцев и бенефициаров и как бы низок ни был уровень эффективности их управления. Через приватизированное ими государство они поддерживаются бюджетом либо вплоть до недавнего времени гарантированными зарубежными кредитами. Так они продолжают каждый день приватизировать страну вновь и вновь, вовсе не называя это приватизацией. Номенклатурная пуповина, связывавшая новорожденный российский капитализм с властью, не только осталась неперерезанной, но и выросла в огромную ненасытную кишку.
Путь «собственника» к успеху в России лежит не через эффективное производство и успешную конкуренцию, а через близость или прямую принадлежность к «властной вертикали», через эксплуатацию своего административного ресурса — маленького или совсем не маленького куска государства — и через абсолютную лояльность правящей бригаде и ее пахану. Как любит повторять один из самых богатых людей в России, «в любой момент я готов отдать все свое состояние по первому слову Владимира Владимировича Путина».
Реформаторы создали мафиозное государство, пожирающее собственную страну и лишающее ее всякой исторической перспективы. Криминальная путиномика, не способная соскочить с нефтяной иглы, могла при заоблачных ценах на сырье достаточно долго стагнировать, но никакое содержательное развитие, никакая инициатива бизнеса и никакие инновации невозможны в ней в принципе.
Экономика России не развивается не потому, что еще не все паразиты‑пенсионеры передохли и Прохорову так и не удалось ввести 60‑часовую ё‑рабочую неделю, а потому, что не может быть никаких творческих импульсов в не имеющей ничего общего с рыночной мертвой среде, созданной реформаторами, где вся вертикаль от нацлидера до участкового полицая набухла воровскими общаками, закупорившими все социальные лифты.
До недавнего времени режим мог выполнять нехитрый социальный контракт, заключенный с населением: Кремль обеспечивал части подданных сносный (по российским историческим меркам) уровень жизни, включая турецкий пансионат раз в год и подержанную иномарку, а те в ответ позволяли действующему руководству красть миллиарды и пожизненно оставаться у кормушки. Но обвал нефтяных цен, война с Украиной и обострение отношений с Западом ускорили неизбежный крах потемкинской деревни и обнажили примитивный воровской общак. Паханат оказался неспособным более выполнять свой социальный контракт с обществом.
Попытка братского расчленения Украины, сбросившей клон путинского режима — клептократию Януковича, позорно провалилась. Не увлек массовое русское сознание и «ближневосточный проект» Кремля, несмотря на все эффектные шоу с запусками крылатых ракет с кораблей и подводных лодок, и, что самое страшное для власти, не закрыл он социально-экономическую повестку дня. Напротив, она становится все более острой. По всем законам жизни и смерти авторитарных режимов потерпевшая серьезные внешнеполитические поражения путинская Россия созрела для своего падения. Есть однако фактор, продлевающий ее агонию: ментальность российской элиты-нувориша, в первую очередь — персонажей, собирающихся на гайдаровских форумах.
Каждый день продолжающегося пребывания Владимира Путина на высшем государственном посту усугубляет переживаемую Россией катастрофу, делает более затруднительным выход из нее и становится опасным даже для его ближайшего окружения. В таких ситуациях (их было на глазах наших современников десятки) отстранение диктатора обычно происходит в результате сочетания двух факторов: массового протеста на улице активного меньшинства и раскола элит.
Подобная ситуация была и в России зимой 2011–12 годов. На улицы Москвы выходило до 200 000 демонстрантов с лозунгом «Путин должен уйти». Как участник тех событий, могу свидетельствовать: при признаках серьезного раскола в верхах на следующий день к протестующим присоединились бы до полумиллиона сочувствующих и колебавшихся. Но ни малейшего намека на такой раскол в рядах «элиты» не последовало. Такую сохраняющуюся и до сегодняшнего дня робость и нерешительность российского правящего страта в критической ситуации психологически и политически убедительно объяснили авторы доклада «Власть — элиты — общество», люди хорошо знающие эту среду и, по существу, сами к ней принадлежащие: «У элит могут быть серьезные претензии и недовольства, однако их преодолевает страх перед всеми, кто не вписан в пирамиду — от периферийных элитных групп до массовых слоев общества, испытывающих обездоленность… Путин рассматривается элитами как политическое прикрытие, без которого нынешнему режиму просто не на чем больше держаться. Лояльность элит гарантирована тем, что при этой власти для большинства элитных дивизионов многое, конечно, плохо, но не все и не совсем, а кое‑что — так просто очень хорошо».
Эти люди, обладай они хотя бы минимумом гражданской ответственности и инициативы, смогли бы помочь стране избавиться от путинского режима, важнейшей составной частью которого они являются. Но они прекрасно понимают: при этом во власть в постпутинской России сами они определенно уже не вернутся. Поэтому сценарий раскола с Путиным представляется им наивным самопожертвованием, они предпочитают покорно‑комфортно бежать путинский марафон с петлей на шее.
Вот и Г. Греф произнес свой приговор несчастной не из монашеской кельи, куда он удалился замаливать свои грехи перед ней, не из VIP-каюты воровского парохода, на котором отправился отмывать свои заработанные непосильным трудом, еще начиная с тамбовско-питерских времен, сокровища. Нет, ему и его коллегам по форуму еще чертовски хочется конструктивно поработать: «Мы должны теперь изменить все государственные институты». Чтобы, как обнадежили нас его сподвижники,в 2030-м россияне оказались в комфортном государстве. Ну примерно как «нынешнему» (1961) поколению советских людей в 1980-м году была обещана жизнь при коммунизме.
Похоже, что с восприятием действительности нелады не только у Путина, но и у всего Гайдаровского форума. Они так комфортно — и не в 2030-м, а намного раньше — присосались к объекту своего кормления, что не хотят ни при каких обстоятельствах оставить его без своего назойливого попечительства.
Поразительна реакция их обширной группы поддержки в либеральной прессе. Нет, я имею в виду не профессиональную пиарщицу, выступившую в этот раз в роли комического Гесса-Володина в юбке: «Греф — это Сбербанк, Сбербанк — это Греф». В ее случае религиозный сектантский экстаз органично дополняется более прагматическими стимулами. Я прежде всего о рядовых хомячках, восхищающихся умом Грефа, мудростью Грефа, отчаянной политической отвагой Грефа.
В своих показаниях Греф невозмутимо признал все то, о чем еще с начала 90-х годов предупреждал в десятках своих работ Григорий Явлинский, жестко оппонировавший реформам Гайдара — Чубайса — Кудрина — Грефа. Модное словечко «дауншифтинг» не было еще известно широкому читателю. Центральная монография Г. Явлинского о российских реформах была озаглавлена «Демодернизация», и говорилось в ней в том числе о сознательной политике дауншифтеризации российского населения: «Для абсолютного большинства людей «рыночная экономика», построенная в России, не может сделать ничего. Экономический потенциал российской рыночной системы в принципе не способен позволить не только создать новую, но даже сохранить имеющуюся национальную систему образования, науки, здравоохранения, жилищно-коммунальную инфраструктуру. В обществе начинают происходить опасные процессы, ведущие к его глубокой демодернизации».
Михаил Дмитриев (в отличие от Явлинского — инсайдер, долгие годы работавший в правительственных и околоправительственных структурах) пришел в своем совместном с С. Белановским докладе к следующему выводу: «Наиболее реалистичным становится сценарий национального вымирания, характеризующегося усилением синдрома выученной беспомощности, утратой трудовых навыков, алкоголизацией, падением рождаемости и массовым ввозом трудовых мигрантов, доля которых быстро возрастет до критического уровня. Этот сценарий — национальная смерть русского народа, и это тот курс, по которому ведет страну нынешняя российская власть».
Гарри Каспаров в предисловии к моей книге «Третий путь… к рабству» утверждал: «Только тщательно разобравшись в причинах, которые привели нашу страну из застойного советского прошлого в катастрофическое настоящее, и честно оценив роль системных либералов в создании путинского режима, можно понять, как нам выбраться из нынешнего тупика и вернуть надежду на достойное будущее».
Не разобрались, не оценили, не вернули.
echo.msk.ru
Komentarų nėra:
Rašyti komentarą